Дети
и на следующий день Катьке своей целую охапку тащит с той же клумбы. А как подтягивались две недели назад, помнишь? Ты тогда двадцать раз подтянулся, тебя же все девчонки взглядом поедали. Так Колька увидел это и теперь вот каждый день на турник ходит – всё за тобой поспеть хочет, чтобы так же по нему девчонки с ума сходить начали. А Юльку из шестого, хочешь сказать, не помнишь? Забыл, как она на прошлой неделе споткнулась и стопку тетрадей на пол из рук выронила? Ты тогда мимо проходил и тут же бросился ей помогать собирать эти тетради. Она же специально их уронила, лишь бы ты на неё своё внимание обратил, лишь бы одним словцом с ней перекинулся. А то, что Катька тебя постоянно просит с русским помочь, тебе ни о чём не говорит? Она же отличница, не хуже тебя все диктанты пишет, да ещё и домашки все, в отличие от тебя, выполняет. Она же просто общения с тобой ищет. Ты в среду ей причастия объяснял, а она смотрит тебе в глаза и улыбается, словно и не слушает вовсе.
– А ты что же, Ефим, завидуешь, что ли?
– Может, и так. А кто тебе не завидует? Тебя вся школа знает, все любят тебя. Ну вот как так получилось?
– Да нечему тут завидовать. Ни к чему тебе такая популярность. Вот мама есть у тебя?
– А то как же. Конечно! Ты же сам в прошлом году ко мне на день рождения приходил, два раза у неё просил тебе ещё кусок торта положить. Забыл, что ли? И при чём тут моя мама?
Валера ничего мне не ответил. Мы продолжали идти вдоль дороги, постоянно отпрыгивая в сторону от огромных грузовиков, всё время норовивших нас обрызгать.
Я уже погрузился в свои мысли, позабыв о нашем разговоре, как вдруг Валера вздохнул и начал свою длинную речь:
– Нечему тут завидовать, ребята. Врагу такой жизни не пожелаешь. Вот у тебя, Ефим, мама есть. А я своей не помню совсем. Я, как и ты, в восемьдесят четвёртом родился. Мама моя, Татьяна Алексеевна, при родах умерла. Остались только мы с батей да сестра моя старшая, Полина.
Мы тогда в Наро-Фоминске жили, отец на заводе работал за станком, копейки получал. Ничего, воспитывал нас с Полькой, друзья ему помогали кто чем мог. Только вот смерть мамы пережить он не мог. Начал пить, а по ночам кричал, плакал. До того страшно он рыдал, что я сам просыпался и кричать начинал. Мне тогда и года не исполнилось, а Польке шесть лет было. Она услышит, как я заплачу, и давай меня утешать, а у самой слёзы рекой по щекам текут. И шепчет мне: «Ты, братик, не плачь. Нашей маме там хорошо, это папка наш по ней скучает просто, вот и разрыдался. Поднял шум на весь дом». Сам я этого не помню, мне Полька так рассказывала. Говорила, что больнее всего для неё было видеть, как папка плакал, что ничего страшнее мужских слёз она в жизни не видела.
А папка наш полгода пил и пил, но, слава богу, друзья у него хорошие были, помогли ему к жизни нормальной вернуться. Сам начальник цеха, где отец работал, приходил к нему раз в неделю, разговаривал с ним, нам с Полей гостинцы приносил всегда. Бросил пить наш отец и по ночам уже почти не кричал.
В восемьдесят шестом году отец подался добровольцем в Чернобыль ликвидировать последствия аварии. С завода ему удалось отпроситься, договорился с кем надо, и забрали его. Многие пытались отговорить его от этой идеи, а он всё отвечал, что хочет подальше уехать, что тут всё о Тане напоминает ему, что устал он здесь быть. Вот он и уехал, а нас с сестрой к брату двоюродному погостить отправил в Подольск.
Через несколько недель папка наш вернулся, с виду вроде такой же был, как раньше, только взгляд у него какой-то потускневший стал. По врачам постоянно ходил, говорил, что так надо, мол, мог дозу радиации схватить и теперь за здоровьем придётся внимательно понаблюдать какое-то время. А затем с работы начал приходить уставшим каким-то, стал спать помногу. Идём порой в магазин, а он попросит остановиться у скамейки, присядет, отдохнёт немного, и дальше пойдём. А иной раз пол возьмётся подмести, сначала вроде так активно веником машет туда-сюда, а потом устанет и приляжет. Глаза закроет, и лежит минут двадцать, и дышит тяжело так, хрипло. Отдохнёт и снова подметать примется. Полька, видя всё это, сказала ему, чтобы он уж за веник больше не хватался – сама в доме порядок стала наводить. Полинка, конечно, сильная была с малых лет и умная, всё понимала. Отцу по хозяйству очень помогала и со мной нянчилась всегда. Вот так мы и жили, привыкли так жить. А куда денешься-то? Даже счастливыми себя иной раз чувствовали, потому что любили друг друга и не ругались никогда. Да и как же ругаться нам можно было, когда кроме нас самих никого у нас не было? Но мамы, конечно, не хватало нам всем. Мы каждое воскресенье к ней на могилу ходили.
Вот и жили мы так до девяносто первого, думая, что уже пережили мы все несчастья, которые судьба привела испытать. Да ошибались, видимо.
В девяносто первом я как раз в первый класс пошёл. Полька тогда в седьмом классе была, они во вторую смену учились. Она меня с утра в школу отводила, а днём назад забирала. Приведёт домой, покормит, сама перекусит и в школу бежит. Только недолго это продолжалось. Как вчера помню тот день – понедельник, двадцать третье сентября.
В тот день у меня три урока было. Полька, как обычно, должна была меня забрать. После уроков я спустился вниз, к раздевалке, стою, жду, а её всё нет и нет. Я минут двадцать ждал, думал уж без неё идти, всё равно я дорогу помнил.
Только я вышел на крыльцо, а тут дядя Витя бежит и кричит мне: «Валера, беда! Папка твой в больницу попал. Едем скорее!»
Дядя Витя с ним в одном цеху работал. Сели мы к нему в машину и поехали в больницу.
Оказалось, у отца сердечный приступ случился на работе. Когда я к нему в палату попал, он уже вроде в себя пришёл, только глазами на меня померкшими смотрел и не разговаривал совсем. А по щекам слёзы медленно так стекали, он напрягся так, словно удержать их пытался, а я ему и говорю: «Папка, не плачь, ты поправишься! Мы с Полей тебя каждый день навещать будем».
Тут он совсем глаза зажмурил, а из них только сильнее слёзы хлынули. Дядя Витя меня за руку взял, вывел из палаты и говорит: «Валера, а ты знаешь, почему папе плохо стало?»
Я растерянно покачал головой. Тут он взял меня за руки, сжал их и сказал: «Валера, ты сильный мужчина», – а у самого голос дрожит.
Здесь у меня сердце и замерло, и глаза слезами налились, я подумал, что услышу сейчас самое страшное.
«Полину машина сбила. Мне очень жаль, что её больше нет» – самые жуткие слова не заставили себя долго ждать.
У меня тотчас хлынули слёзы, я забился в страшной истерике. Дядя Витя обнял меня, взял на руки и унёс подальше от палаты, чтобы отец не слышал моих криков – второй раз его сердце могло остановиться насовсем.
Медсестра сделала мне какой-то укол, а очнулся я уже в детском доме. Там я пробыл две недели и за всё это время не проронил ни единого слова. Через две недели отца выписали, и он забрал меня оттуда. Лишь раз я решился спросить у него, что случилось с Полиной. Он ответил, что на пешеходном переходе её сбил какой-то пьяный
– А ты что же, Ефим, завидуешь, что ли?
– Может, и так. А кто тебе не завидует? Тебя вся школа знает, все любят тебя. Ну вот как так получилось?
– Да нечему тут завидовать. Ни к чему тебе такая популярность. Вот мама есть у тебя?
– А то как же. Конечно! Ты же сам в прошлом году ко мне на день рождения приходил, два раза у неё просил тебе ещё кусок торта положить. Забыл, что ли? И при чём тут моя мама?
Валера ничего мне не ответил. Мы продолжали идти вдоль дороги, постоянно отпрыгивая в сторону от огромных грузовиков, всё время норовивших нас обрызгать.
Я уже погрузился в свои мысли, позабыв о нашем разговоре, как вдруг Валера вздохнул и начал свою длинную речь:
– Нечему тут завидовать, ребята. Врагу такой жизни не пожелаешь. Вот у тебя, Ефим, мама есть. А я своей не помню совсем. Я, как и ты, в восемьдесят четвёртом родился. Мама моя, Татьяна Алексеевна, при родах умерла. Остались только мы с батей да сестра моя старшая, Полина.
Мы тогда в Наро-Фоминске жили, отец на заводе работал за станком, копейки получал. Ничего, воспитывал нас с Полькой, друзья ему помогали кто чем мог. Только вот смерть мамы пережить он не мог. Начал пить, а по ночам кричал, плакал. До того страшно он рыдал, что я сам просыпался и кричать начинал. Мне тогда и года не исполнилось, а Польке шесть лет было. Она услышит, как я заплачу, и давай меня утешать, а у самой слёзы рекой по щекам текут. И шепчет мне: «Ты, братик, не плачь. Нашей маме там хорошо, это папка наш по ней скучает просто, вот и разрыдался. Поднял шум на весь дом». Сам я этого не помню, мне Полька так рассказывала. Говорила, что больнее всего для неё было видеть, как папка плакал, что ничего страшнее мужских слёз она в жизни не видела.
А папка наш полгода пил и пил, но, слава богу, друзья у него хорошие были, помогли ему к жизни нормальной вернуться. Сам начальник цеха, где отец работал, приходил к нему раз в неделю, разговаривал с ним, нам с Полей гостинцы приносил всегда. Бросил пить наш отец и по ночам уже почти не кричал.
В восемьдесят шестом году отец подался добровольцем в Чернобыль ликвидировать последствия аварии. С завода ему удалось отпроситься, договорился с кем надо, и забрали его. Многие пытались отговорить его от этой идеи, а он всё отвечал, что хочет подальше уехать, что тут всё о Тане напоминает ему, что устал он здесь быть. Вот он и уехал, а нас с сестрой к брату двоюродному погостить отправил в Подольск.
Через несколько недель папка наш вернулся, с виду вроде такой же был, как раньше, только взгляд у него какой-то потускневший стал. По врачам постоянно ходил, говорил, что так надо, мол, мог дозу радиации схватить и теперь за здоровьем придётся внимательно понаблюдать какое-то время. А затем с работы начал приходить уставшим каким-то, стал спать помногу. Идём порой в магазин, а он попросит остановиться у скамейки, присядет, отдохнёт немного, и дальше пойдём. А иной раз пол возьмётся подмести, сначала вроде так активно веником машет туда-сюда, а потом устанет и приляжет. Глаза закроет, и лежит минут двадцать, и дышит тяжело так, хрипло. Отдохнёт и снова подметать примется. Полька, видя всё это, сказала ему, чтобы он уж за веник больше не хватался – сама в доме порядок стала наводить. Полинка, конечно, сильная была с малых лет и умная, всё понимала. Отцу по хозяйству очень помогала и со мной нянчилась всегда. Вот так мы и жили, привыкли так жить. А куда денешься-то? Даже счастливыми себя иной раз чувствовали, потому что любили друг друга и не ругались никогда. Да и как же ругаться нам можно было, когда кроме нас самих никого у нас не было? Но мамы, конечно, не хватало нам всем. Мы каждое воскресенье к ней на могилу ходили.
Вот и жили мы так до девяносто первого, думая, что уже пережили мы все несчастья, которые судьба привела испытать. Да ошибались, видимо.
В девяносто первом я как раз в первый класс пошёл. Полька тогда в седьмом классе была, они во вторую смену учились. Она меня с утра в школу отводила, а днём назад забирала. Приведёт домой, покормит, сама перекусит и в школу бежит. Только недолго это продолжалось. Как вчера помню тот день – понедельник, двадцать третье сентября.
В тот день у меня три урока было. Полька, как обычно, должна была меня забрать. После уроков я спустился вниз, к раздевалке, стою, жду, а её всё нет и нет. Я минут двадцать ждал, думал уж без неё идти, всё равно я дорогу помнил.
Только я вышел на крыльцо, а тут дядя Витя бежит и кричит мне: «Валера, беда! Папка твой в больницу попал. Едем скорее!»
Дядя Витя с ним в одном цеху работал. Сели мы к нему в машину и поехали в больницу.
Оказалось, у отца сердечный приступ случился на работе. Когда я к нему в палату попал, он уже вроде в себя пришёл, только глазами на меня померкшими смотрел и не разговаривал совсем. А по щекам слёзы медленно так стекали, он напрягся так, словно удержать их пытался, а я ему и говорю: «Папка, не плачь, ты поправишься! Мы с Полей тебя каждый день навещать будем».
Тут он совсем глаза зажмурил, а из них только сильнее слёзы хлынули. Дядя Витя меня за руку взял, вывел из палаты и говорит: «Валера, а ты знаешь, почему папе плохо стало?»
Я растерянно покачал головой. Тут он взял меня за руки, сжал их и сказал: «Валера, ты сильный мужчина», – а у самого голос дрожит.
Здесь у меня сердце и замерло, и глаза слезами налились, я подумал, что услышу сейчас самое страшное.
«Полину машина сбила. Мне очень жаль, что её больше нет» – самые жуткие слова не заставили себя долго ждать.
У меня тотчас хлынули слёзы, я забился в страшной истерике. Дядя Витя обнял меня, взял на руки и унёс подальше от палаты, чтобы отец не слышал моих криков – второй раз его сердце могло остановиться насовсем.
Медсестра сделала мне какой-то укол, а очнулся я уже в детском доме. Там я пробыл две недели и за всё это время не проронил ни единого слова. Через две недели отца выписали, и он забрал меня оттуда. Лишь раз я решился спросить у него, что случилось с Полиной. Он ответил, что на пешеходном переходе её сбил какой-то пьяный
© 2024, JohnCMS