Дети

не пытались добраться своим ходом.

Утром двадцать третьего июня мы достигли города Ярцево, где планировали остаться до конца дня, чтобы вечером сделать новый звонок армейскому товарищу Валеркиного отца. Мы не удержались от того, чтобы не отведать нормальной еды в одной из столовых маленького города, и потратились на внушительный сытный обед, как сделали это в Вязьме и Гагарине. К вечеру у нас оставалось уже около двухсот рублей, преимущественно мелочью, которая копилась в наших карманах и рюкзаках в течение всей поездки в качестве сдачи.

Около восьми вечера мы отправились на городской вокзал, откуда было возможно позвонить в столицу Белоруссии. Валерке пришлось запомнить номер наизусть, потому что ни бумаги, ни карандаша у нас с собой не было. На сей раз я попросился стоять рядом и слушать весь разговор – мне было крайне любопытно узнать все подробности будущей жизни Валеры. Помимо этого, дядя Антон должен был сообщить свой точный адрес, на который Валера должен был прибыть в Минск. В отсутствии возможности что-либо записать мы посчитали необходимым прослушать адрес вдвоём, чтобы каждый из нас его запомнил.

Когда часы на вокзале показали ровно полдевятого, мы с Валерой уже стояли в телефонной будке, он набирал номер. Я успел отсчитать пять гудков, когда услышал из трубки хриплое «Алло».

– Алло, Антон Алексеевич? – встрепенувшись, ответил Валерка. – Это я, Валера. Помните меня? Вы сказали, что я могу позвонить Вам сегодня.

– А, Валера! – раздался воодушевлённый ответ. – Конечно помню! Как твои дела? Ты где сейчас?

– Мы с другом находимся в Ярцево. Вы говорили, что переезжаете в Минск, сказали, что я смогу у Вас остаться на какое-то время.

– Да-да! Я помню. Валера, ты знаешь, мы с женой с радостью примем тебя, но буквально вчера моё начальство сообщило, что отправляют меня в отпуск с завтрашнего дня. Я должен был идти с первого августа, но у них что-то там стряслось и в августе им будет нужен работник. Поэтому пришлось брать отпуск прямо сейчас.

– Вы уезжаете? – с ужасом в глазах спросил Валера, понимая, к чему вёл разговор его собеседник.

– Да, мы вылетаем к родственникам в Сочи ночным рейсом, через десять минут за нами приедет такси. Хорошо, что ты успел позвонить, а то бы вовсе нас не застал!

Валера ничего не отвечал, он был сражён наповал тем, что и в этот раз ему не удастся остановиться в городе и прекратить бродяжничать.

– Валера, ты здесь? – продолжал дядя Антон. – Побудь пока дома это время. Справишься? Позвони мне через месяц, я сам за тобой приеду. Заодно зайду на могилу к твоему отцу. Алло, слышишь?

– Слышу, – подавленным и полным безразличия голосом ответил Валера.

– Вот и славно. До скорого! Удачи тебе!

И собеседник повесил трубку, не дожидаясь ответа.

Я отчётливо слышал весь разговор и видел, насколько мой друг был раздавлен его результатами. Трубка выпала из его руки и болталась в воздухе на длинном проводе, он безучастно смотрел в пол, не шевелился и не моргал, точно был парализован страшным ядом и лишился всяких чувств.

Потом он всё же быстро опомнился, и мы вышли на улицу на свежий воздух в надежде, что там будем в состоянии трезво оценить ситуацию. Но как только мы подошли к велосипедам, которые оставили на лужайке неподалёку от вокзала, Валера рухнул на землю и испустил резкий мучительный стон, после чего слёзы хлынули из его глаз рекой, словно копились там все одиннадцать дней, прошедшие с момента смерти его отца. Он рыдал, сжимал руками траву и отрывал её от земли, хватался за голову, бил по земле, потом снова принимался рвать траву – он был в истерике. Я даже не пытался его успокоить, это было бессмысленно; видимо, для него настало время дать волю своим чувствам, которые не могли копиться вечно даже в таком сильном и могучем сердце, как сердце Валеры.

Когда измученный душевными терзаниями парень успокоился, он сел на землю и облокотился на ствол старого вяза. Я не решался заглянуть ему в глаза, потому что боялся увидеть в них мрачное отражение всех тех страданий, которые сломили бодрый дух моего друга. Я лишь сидел возле него и прочно упёрся взглядом в землю, как бы стараясь показать Валере, что я рядом и в любую минуту готов заговорить, но совсем не тороплю его и не испытываю невежественного любопытства от вида его мук.

Так я ждал, пока Валера заговорит первым. Только это могло означать, что он успокоился и готов обсудить наши дальнейшие планы.

– Сколько у нас осталось денег, Ефим? – такой была первая фраза, произнесённая Валерой.

– Сейчас скажу точно! – поспешил ответить я и постарался проявить особую учтивость, желая показать, что не безучастен и готов помогать.

Я достал всю мелочь из карманов, после чего вынул несколько монет из рюкзака, потряс его и подобрал ещё две выпавшие из него пятирублёвые монетки.

– У меня сто двадцать четыре рубля, – гордо произнёс я, когда посчитал и сложил в одну кучку все деньги.

Валера выгреб из кармана горсть монет и, небрежно и даже как-то брезгливо окинув её взглядом, сунул назад.

– У меня около семидесяти, – сухо прокомментировал он.

– Итого сто девяносто четыре. Это как минимум два хороших обеда! – живо ответил я, стараясь придать какую-то добрую иронию своим словам, чтобы ободрить друга, но сам прекрасно понимал, насколько бедственным становилось наше положение.

– На эти деньги ты можешь купить билет на электричку и поехать домой или поймать машину и заплатить, чтобы тебя подбросили, – сказал мне Валера ровным холодным тоном, совершенно не выдававшим никаких человеческих чувств.

– Равно как и ты, – ответил я, желая намекнуть, что и для Валеры единственным выходом было отправиться назад в нашу деревню.

Валера замолчал. Лицо его сделалось сдавленным и поникшим, будто мой ответ вызвал у него приток новых горьких переживаний, которые на этот раз он попытался проглотить, а не выплёскивать наружу.

Немного помолчав, Валера всё же ответил уже твёрдым решительным голосом:

– Ефим, мне в деревню никак нельзя. Мне там жизни нет! Я лучше помру где-нибудь в лесу от голода, и мучения мои закончатся!

Когда раздавленный страшными мучениями человек говорит, что он устал и больше не может, у каждого, кто это слышит, невольно возникает опасение, что его собеседник помышляет о том, чтобы свести счёты с жизнью. Но я бы никогда не поверил, что за подобными словами, произнесёнными устами столь сильного духом Валеры, может скрываться такая крайняя степень отчаяния. Однако Валера даже не сказал, что слишком устал и не может дальше страдать, а прямо заявил, что готов умереть; это показалось мне ещё более страшным, чем косвенные намёки на желание расстаться с жизнью.

От такого поворота и мои нервы лопнули. Я стал бессознательно и невнятно отговаривать Валеру от таких радикальных мер.

– Валера! – воскликнул я дрожащим голосом. – Ну что ты такое говоришь? Даже не думай о таком! Никогда так не говори! Давай вернёмся в деревню, будешь жить у нас! Мы тебе поможем всем, чем сможем, и никогда не оставим! Ну хочешь, ты будешь жить в моей комнате?