В пьянящей тишине
какую позицию ему следует занять. Его недоумение в точности отражало обуревавшие его противоречия. Угрызения совести заставляли его не давать воли упрямству.
Он превратился в какого-то человекоподобного паука и покидал маяк только рано утром. Через пару часов появлялись первые ребятишки, всегда исполненные любопытства. Кафф делал вид, что не замечает их, и почти сразу прятался в своей комнате. Иногда он уводил с собой Анерис и привязывал ее за щиколотку к ножке кровати. Однако порой действовал так, словно она была пустым местом. Его поведение становилось еще более непредсказуемым.
Кафф был из тех людей, которые распространяют вокруг себя крепкий запах своего тела, – я отнюдь не хочу сказать, что от него воняло, просто это являлось его особенностью, – и сейчас вся комната пропиталась характерным для него духом. Ни одному европейскому носу не дано было установить происхождение сего аромата. Чтобы избежать воображаемой опасности, он закрывал бронированные ставни на балконе, и его комната погружалась в темноту. Однажды я решил зайти туда и обнаружил его скорее благодаря обонянию, чем зрению. Тень возникла около одной из бойниц: он наблюдал за плавучим детским садом, в который превратился наш остров. Солнечный свет проникал через узкую горизонтальную щель, рисуя на его лице, на уровне глаз, подобие карнавальной маски. Комната из спальни превратилась в логово зверя.
– Это дети, Кафф, только дети. Дети не убивают, они просто играют, – начал я разговор, протискиваясь через люк. Но он даже не взглянул на меня. Вместо ответа приложил палец к губам, предлагая мне замолчать.
Я тоже постоянно был начеку. Но моя тревога была скорее благотворной. Наши противники были выходцами из другого мира, я их не понимал. Они вели с нами войну, а потом вдруг посылали своих детей на поле сражения. Возможно, они считали нас чем-то вроде сифилиса, который поражает только взрослые особи. Как бы то ни было, не надо иметь большого ума, чтобы обнаружить некую связь между воткнутым в песок ружьем и появлением их детенышей. Что скрывалось за этим: решение гениальных стратегов или полная безответственность? С другой стороны, если они хотели сообщить нам о своем решении, какими способами они располагали? Пока мы использовали огнестрельное оружие, они всегда противопоставляли ему свои сильные обнаженные тела. Я попросил их о перемирии, оставив на пляже разряженное ружье, и они ответили, послав к нам безобидные создания. Было ли это выражением извращенной логики или, напротив, гениальной мыслью?
Детеныши очень быстро поняли, что я не причиню им никакого вреда. В последующие дни они смело выбирались на сушу, но до поры до времени держались на почтительном расстоянии. Несмотря на то что я старался казаться серьезным, мне иногда не удавалось удержаться от улыбки: они разглядывали меня очень пристально, все смотрели и смотрели. Глаза их были невероятно широко открыты, рты разинуты, словно их заворожил фокусник на ярмарке.
Однажды утром я углубился в лес, чтобы отдохнуть. Меховая шуба служила мне матрасом, толстые штаны не пропускали холода, руки я скрестил на груди, чтобы не замерзнуть. Но спокойно отдохнуть мне не удалось. Хор голосов где-то поблизости заставил меня открыть глаза.
Их было пятнадцать, а может быть, двадцать. Они висели на ветках на разной высоте от земли, разглядывая меня своими совиными глазами. Я пребывал в том состоянии полусна, который только усиливал ощущение нереальности происходящего. Деревья не были для них привычной средой, поэтому они карабкались по веткам крайне неловко. От этого их крошечные тела казались необыкновенно хрупкими. Стоит мне резко подняться, как они, испугавшись, бросятся врассыпную и могут ушибиться. Я протер глаза.
– Ну-ка, давайте отсюда, – сказал я, стараясь не повышать голоса. – Идите обратно в воду.
Они не двинулись с места. Я поднялся в полный рост в окружении толпы маленьких соглядатаев. Большинство из них не говорили ни слова и не шевелились. Некоторые тихонько что-то бормотали или хватали стоявшего рядом товарища за плечи, то ли начиная шуточную борьбу, то ли выражая братские чувства; но и эти ни на минуту не сводили с меня глаз. Я не смог удержаться от искушения и потрогал ступни малыша, который был ближе всех ко мне. Он сидел на толстой горизонтальной ветке и болтал ногами. Стоило мне дотронуться до маленькой пятки, как дружный смех разнесся по лесу.
Очень скоро они совсем перестали меня бояться. Настолько, что даже стали надоедливыми. Куда бы я ни шел, эти маленькие лысоголовые существа следовали за мной. Они напоминали стаи голубей, обитающих на площадях больших городов. Оборачиваясь, я видел прямо за собой, на уровне пупка, целый ковер круглых голов. Иногда какое-нибудь резкое движение пугало их, но малыши отступали лишь на несколько метров. Им страшно нравилось трогать меня. Самые дерзкие проказники щипали меня за локти и за колени, потом отбегали и снова нападали, смеясь своим резким, похожим на утиное кряканье, смехом. Стоило мне где-нибудь присесть, и сотни крошечных пальчиков принимались перебирать мои волосы на затылке. Пару раз я даже дал оплеуху какому-то озорнику. Однако потом мне самому становилось стыдно.
По правде говоря, я очень быстро к ним привык. Малышня играла вокруг маяка с раннего утра и до вечера. Единственная предосторожность, которую следовало неуклонно соблюдать, состояла в том, чтобы плотно закрывать входную дверь, иначе они таскали все, что попало. Проказники заходили внутрь и уносили со склада самые разнообразные предметы: свечи, стаканы, бумагу, трубки, расчески, топоры и бутылки. Однажды воришка ухитрился даже утащить аккордеон, который был гораздо больше его самого; мне удалось перехватить его, когда он убегал со своим грузом, как муравьишка с огромным зерном. В другой раз в их руках оказалась динамитная шашка. Кто знает, откуда они ее только взяли. К моему ужасу, я застал их за игрой, которая напоминала регби: только вместо мяча у них была взрывчатка. Однако не имело смысла обвинять их в воровстве, потому что они даже не подозревали о значении слова «кража». Если какой-нибудь предмет попадался им на глаза, это было достаточным поводом для того, чтобы его себе присвоить. Когда я громко их ругал, они даже не реагировали, словно говорили: эти вещи здесь, значит, мы можем их просто взять, они же ничьи. Любые попытки воспитать их, используя притворные угрозы или ласки, ни к чему не приводили. И если дверь на склад еще можно было закрыть, то наши наружные оборонные сооружения спасти не представлялось возможным. Стекляшки, обкатанные волнами, которые мы с Батисом воткнули в щели, привлекали их своим желтым, красноватым или зеленым блеском. Малыши их отколупывали, чтобы сделать себе ожерелья. В один злосчастный день они обнаружили, что веревки и жестянки возле стен представляют собой великолепную игрушку. Озорники таскали их за собой, бегая толпой взад и вперед: всем известно, что дети подвержены стадному чувству даже больше взрослых. Я тратил
Он превратился в какого-то человекоподобного паука и покидал маяк только рано утром. Через пару часов появлялись первые ребятишки, всегда исполненные любопытства. Кафф делал вид, что не замечает их, и почти сразу прятался в своей комнате. Иногда он уводил с собой Анерис и привязывал ее за щиколотку к ножке кровати. Однако порой действовал так, словно она была пустым местом. Его поведение становилось еще более непредсказуемым.
Кафф был из тех людей, которые распространяют вокруг себя крепкий запах своего тела, – я отнюдь не хочу сказать, что от него воняло, просто это являлось его особенностью, – и сейчас вся комната пропиталась характерным для него духом. Ни одному европейскому носу не дано было установить происхождение сего аромата. Чтобы избежать воображаемой опасности, он закрывал бронированные ставни на балконе, и его комната погружалась в темноту. Однажды я решил зайти туда и обнаружил его скорее благодаря обонянию, чем зрению. Тень возникла около одной из бойниц: он наблюдал за плавучим детским садом, в который превратился наш остров. Солнечный свет проникал через узкую горизонтальную щель, рисуя на его лице, на уровне глаз, подобие карнавальной маски. Комната из спальни превратилась в логово зверя.
– Это дети, Кафф, только дети. Дети не убивают, они просто играют, – начал я разговор, протискиваясь через люк. Но он даже не взглянул на меня. Вместо ответа приложил палец к губам, предлагая мне замолчать.
Я тоже постоянно был начеку. Но моя тревога была скорее благотворной. Наши противники были выходцами из другого мира, я их не понимал. Они вели с нами войну, а потом вдруг посылали своих детей на поле сражения. Возможно, они считали нас чем-то вроде сифилиса, который поражает только взрослые особи. Как бы то ни было, не надо иметь большого ума, чтобы обнаружить некую связь между воткнутым в песок ружьем и появлением их детенышей. Что скрывалось за этим: решение гениальных стратегов или полная безответственность? С другой стороны, если они хотели сообщить нам о своем решении, какими способами они располагали? Пока мы использовали огнестрельное оружие, они всегда противопоставляли ему свои сильные обнаженные тела. Я попросил их о перемирии, оставив на пляже разряженное ружье, и они ответили, послав к нам безобидные создания. Было ли это выражением извращенной логики или, напротив, гениальной мыслью?
Детеныши очень быстро поняли, что я не причиню им никакого вреда. В последующие дни они смело выбирались на сушу, но до поры до времени держались на почтительном расстоянии. Несмотря на то что я старался казаться серьезным, мне иногда не удавалось удержаться от улыбки: они разглядывали меня очень пристально, все смотрели и смотрели. Глаза их были невероятно широко открыты, рты разинуты, словно их заворожил фокусник на ярмарке.
Однажды утром я углубился в лес, чтобы отдохнуть. Меховая шуба служила мне матрасом, толстые штаны не пропускали холода, руки я скрестил на груди, чтобы не замерзнуть. Но спокойно отдохнуть мне не удалось. Хор голосов где-то поблизости заставил меня открыть глаза.
Их было пятнадцать, а может быть, двадцать. Они висели на ветках на разной высоте от земли, разглядывая меня своими совиными глазами. Я пребывал в том состоянии полусна, который только усиливал ощущение нереальности происходящего. Деревья не были для них привычной средой, поэтому они карабкались по веткам крайне неловко. От этого их крошечные тела казались необыкновенно хрупкими. Стоит мне резко подняться, как они, испугавшись, бросятся врассыпную и могут ушибиться. Я протер глаза.
– Ну-ка, давайте отсюда, – сказал я, стараясь не повышать голоса. – Идите обратно в воду.
Они не двинулись с места. Я поднялся в полный рост в окружении толпы маленьких соглядатаев. Большинство из них не говорили ни слова и не шевелились. Некоторые тихонько что-то бормотали или хватали стоявшего рядом товарища за плечи, то ли начиная шуточную борьбу, то ли выражая братские чувства; но и эти ни на минуту не сводили с меня глаз. Я не смог удержаться от искушения и потрогал ступни малыша, который был ближе всех ко мне. Он сидел на толстой горизонтальной ветке и болтал ногами. Стоило мне дотронуться до маленькой пятки, как дружный смех разнесся по лесу.
Очень скоро они совсем перестали меня бояться. Настолько, что даже стали надоедливыми. Куда бы я ни шел, эти маленькие лысоголовые существа следовали за мной. Они напоминали стаи голубей, обитающих на площадях больших городов. Оборачиваясь, я видел прямо за собой, на уровне пупка, целый ковер круглых голов. Иногда какое-нибудь резкое движение пугало их, но малыши отступали лишь на несколько метров. Им страшно нравилось трогать меня. Самые дерзкие проказники щипали меня за локти и за колени, потом отбегали и снова нападали, смеясь своим резким, похожим на утиное кряканье, смехом. Стоило мне где-нибудь присесть, и сотни крошечных пальчиков принимались перебирать мои волосы на затылке. Пару раз я даже дал оплеуху какому-то озорнику. Однако потом мне самому становилось стыдно.
По правде говоря, я очень быстро к ним привык. Малышня играла вокруг маяка с раннего утра и до вечера. Единственная предосторожность, которую следовало неуклонно соблюдать, состояла в том, чтобы плотно закрывать входную дверь, иначе они таскали все, что попало. Проказники заходили внутрь и уносили со склада самые разнообразные предметы: свечи, стаканы, бумагу, трубки, расчески, топоры и бутылки. Однажды воришка ухитрился даже утащить аккордеон, который был гораздо больше его самого; мне удалось перехватить его, когда он убегал со своим грузом, как муравьишка с огромным зерном. В другой раз в их руках оказалась динамитная шашка. Кто знает, откуда они ее только взяли. К моему ужасу, я застал их за игрой, которая напоминала регби: только вместо мяча у них была взрывчатка. Однако не имело смысла обвинять их в воровстве, потому что они даже не подозревали о значении слова «кража». Если какой-нибудь предмет попадался им на глаза, это было достаточным поводом для того, чтобы его себе присвоить. Когда я громко их ругал, они даже не реагировали, словно говорили: эти вещи здесь, значит, мы можем их просто взять, они же ничьи. Любые попытки воспитать их, используя притворные угрозы или ласки, ни к чему не приводили. И если дверь на склад еще можно было закрыть, то наши наружные оборонные сооружения спасти не представлялось возможным. Стекляшки, обкатанные волнами, которые мы с Батисом воткнули в щели, привлекали их своим желтым, красноватым или зеленым блеском. Малыши их отколупывали, чтобы сделать себе ожерелья. В один злосчастный день они обнаружили, что веревки и жестянки возле стен представляют собой великолепную игрушку. Озорники таскали их за собой, бегая толпой взад и вперед: всем известно, что дети подвержены стадному чувству даже больше взрослых. Я тратил
© 2024, JohnCMS