МЕТРО 2033
и заглянуть в него, стараясь не трогать там ничего руками и тем более не ворошить. — Ты можешь не бояться его. Эта вещь теперь твоя, — будто чувствуя его колебания, неожиданно успокоил Артема Хан. — По-моему, то, что вы сделали, называется мародерство, — тихо сказал Артем. — Ты можешь не бояться мести, он больше не перевоплотится, — повторил Хан, отвечая не на то что Артем произнес вслух, а на то, что бесформенным образом металось у него в голове. — И я думаю, что попадая в эти трубы, умершие теряют себя, они становятся частью целого, их воля растворяется в воле остальных, а разум иссыхает. Он больше не личность. А если ты боишься не мертвых, а живых… Что ж, вынеси этот мешок на середину станции и вывали ее содержимое на землю. Тогда тебя никто не обвинит в воровстве, твоя совесть будет чиста. Но ты пытался спасти его, и он был бы тебе благодарен за это. Считай, что этот мешок — его плата тебе за то, что ты сделал.
Он говорил так авторитетно и убежденно, что Артем осмелился запустить руку внутрь и принялся вытаскивать и раскладывать на брезенте в свете костра содержимое. Одна за одной обнаружились еще четыре обоймы к Бурбонову автомату вдобавок к тем двум, что он снял, отдавая автомат Артему. Удивительно было, зачем челноку, за которого Артем принял Бурбона, потребовался такой внушительный арсенал. Пять из найденных магазинов Артем аккуратно обернул в тряпицу и убрал в свой рюкзак, а один вставил в укороченный Калашников. Оружие было в отличном состоянии, тщательно смазанное и ухоженное, оно отливало вороненой сталью и просто завораживало. Затвор двигался гладко и издавал в конце смачный глухой щелчок, предохранитель переключался между режимами огня чуть туговато, и все это говорило о том, оно было практически новым. Рукоять удобно ложилась в ладонь, деревянная подкладка для левой руки под стволом была хорошо отполирована, и от всего этого автомата, небольшого по сравнению с тем, что Артему приходилось до сих пор пробовать, исходило какое-то ощущение надежности, оно вселяло в него спокойствие и уверенность в себе. Он сразу решил, что если и оставит себе что-нибудь из Бурбонова имущества, то это будет именно автомат.
Обещанных магазинов с патронами калибра 7.62, под Артемову старую «мотыгу», он так и не нашел. Непонятно было, как Бурбон собирался выплачивать ему причитающийся гонорар. Размышляя об этом, Артем пришел к выводу, что тот, может, и не собирался ничего ему отдавать, а, пройдя опасный участок, шлепнул бы его походя выстрелом в затылок, скинул бы его в шахту или оставил крысам, и не вспомнил бы о нем больше никогда. И если бы кто-нибудь и спросил его о том, куда тот делся, оправданий много: мало ли что может случиться в метро, а пацан, мол, сам согласился.
Кроме разного тряпья, карты метро, испещренной понятными только ее погибшему хозяину пометками, и грамм ста дури, на дне обнаружились пара кусков копченого мяса, завернутые в полиэтиленовые пакеты, и записная книжка. Книжку Артем читать не стал, а в остальном содержимом рюкзака очень разочаровался. В глубине души он надеялся отыскать в нем нечто таинственное, может, драгоценное, из-за чего, по догадкам Артема, Бурбон так хотел прорваться через туннель к Сухаревской. Про себя он предположил, что Бурбон — курьер, может, контрабандист, или что-то в этом роде. Это, по крайней мере, объясняло бы его решимость пробраться через чертов туннель любой ценой и готовность раскошелиться. Но после того, как из мешка была извлечена последняя пара сменного белья и на дне, сколько Артем не светил, не было видно ничего, кроме старых черствых крошек от чего-то съестного, стало ясно, что причина его настойчивости была иной. Артем долго еще ломал себе голову, чего именно мог хотеть Бурбон за Сухаревской, но так и не смог придумать ничего правдоподобного.
Попытки догадаться скоро были вытеснены мыслью о том, что Артем так и бросил несчастного посреди туннеля, оставил крысам, хотя собирался вернуться, чтобы сделать что-нибудь с телом. Правда, он довольно плохо представлял себе, как именно можно отдать челноку последние почести, и как поступить с трупом. Сжечь его? Но для этого нужно порядочно нервов, а удушливый дым и смрад паленого мяса и горящих волос наверняка просочится на станцию, и тогда неприятностей не миновать. Тащить же его на станцию было тяжело и страшно, потому что одно дело — тянуть за руки человека, надеясь, что он жив и отпугивая липкие мысли о том, что он не дышит и не слышен пульс, а другое — взять за руку заведомого мертвеца и не выпускать его руки из своих до выхода из туннеля… И что потом? Так же, как Бурбон солгал по поводу оплаты, он мог соврать и про друзей на станции, ждущих его здесь. Тогда Артем, притащивший сюда тело, оказался бы в еще худшем положении. — А как вы поступаете здесь с теми, кто умирает? — спросил Артем у Хана после долгого раздумья. — Что ты имеешь ввиду, друг мой? — вопросом на вопрос отозвался тот. — Имеешь ли ты ввиду души усопших или их бренные тела? — Я про трупы, — буркнул Артем, которому эта галиматья с загробной жизнью начала уже порядком надоедать. — От Проспекта Мира к Сухаревской ведут два туннеля, — начал Хан, и Артем сообразил — верно, ведь идут-то два туннеля, как между любыми станциями. Поезда ведь шли в двух направлениях, и надо было всегда два туннеля… Так отчего же Бурбон, зная о втором туннеле, предпочел идти навстречу своей судьбе? Неужели во втором туннеле скрывалась еще большая опасность? — Но пройти можно только по одному, — продолжил тот, — потому что во втором туннеле, ближе к нашей станции просела земля, пол обвалился, и теперь там вроде глубокого оврага. Если стоишь на одном краю этого оврага, не важно, с какой стороны, другого края не видно, и никакой, даже очень сильный фонарь, до дна не достает, от этого всякие болваны болтают, что здесь у нас бездонная пропасть. Это, конечно, не так, но кто знает, что там на дне. Этот овраг — наше кладбище. Туда мы отправляем трупы, как ты их презрительно называешь.
Артему стало нехорошо, когда он представил себе, что ему надо будет возвращаться на то место, где его подобрал Хан, тащить обратно уже обглоданный местами труп Бурбона, нести его через станцию, и потом — до оврага во втором туннеле. Он попытался убедить себя, что скинуть тело в овраг — в сущности, тоже самое, что бросить его в туннеле, потому что погребением это назвать было никак нельзя. Но в том момент, когда он почти уже поверил, что оставить все, как есть, было бы наилучшим выходом из положения, тем более, что надо было спешить, перед глазами вдруг с потрясающей свежестью встало лицо Бурбона в тот момент, когда он произнес: «Я умер», так что Артема прямо бросило в пот. Он трудно поднялся, повесил на плечо свой новый автомат, и через силу выговорил: — Тогда я пошел. Я обещал ему. Мы с ним договаривались. Мне надо, — и на негнущихся ногах зашагал по залу во все сгущающейся темноте к чугунной лесенке, спускающейся с платформы на пути у входа в туннель.
Фонарь пришлось зажечь еще до спуска. Прогремев по ступеням, Артем замер
Он говорил так авторитетно и убежденно, что Артем осмелился запустить руку внутрь и принялся вытаскивать и раскладывать на брезенте в свете костра содержимое. Одна за одной обнаружились еще четыре обоймы к Бурбонову автомату вдобавок к тем двум, что он снял, отдавая автомат Артему. Удивительно было, зачем челноку, за которого Артем принял Бурбона, потребовался такой внушительный арсенал. Пять из найденных магазинов Артем аккуратно обернул в тряпицу и убрал в свой рюкзак, а один вставил в укороченный Калашников. Оружие было в отличном состоянии, тщательно смазанное и ухоженное, оно отливало вороненой сталью и просто завораживало. Затвор двигался гладко и издавал в конце смачный глухой щелчок, предохранитель переключался между режимами огня чуть туговато, и все это говорило о том, оно было практически новым. Рукоять удобно ложилась в ладонь, деревянная подкладка для левой руки под стволом была хорошо отполирована, и от всего этого автомата, небольшого по сравнению с тем, что Артему приходилось до сих пор пробовать, исходило какое-то ощущение надежности, оно вселяло в него спокойствие и уверенность в себе. Он сразу решил, что если и оставит себе что-нибудь из Бурбонова имущества, то это будет именно автомат.
Обещанных магазинов с патронами калибра 7.62, под Артемову старую «мотыгу», он так и не нашел. Непонятно было, как Бурбон собирался выплачивать ему причитающийся гонорар. Размышляя об этом, Артем пришел к выводу, что тот, может, и не собирался ничего ему отдавать, а, пройдя опасный участок, шлепнул бы его походя выстрелом в затылок, скинул бы его в шахту или оставил крысам, и не вспомнил бы о нем больше никогда. И если бы кто-нибудь и спросил его о том, куда тот делся, оправданий много: мало ли что может случиться в метро, а пацан, мол, сам согласился.
Кроме разного тряпья, карты метро, испещренной понятными только ее погибшему хозяину пометками, и грамм ста дури, на дне обнаружились пара кусков копченого мяса, завернутые в полиэтиленовые пакеты, и записная книжка. Книжку Артем читать не стал, а в остальном содержимом рюкзака очень разочаровался. В глубине души он надеялся отыскать в нем нечто таинственное, может, драгоценное, из-за чего, по догадкам Артема, Бурбон так хотел прорваться через туннель к Сухаревской. Про себя он предположил, что Бурбон — курьер, может, контрабандист, или что-то в этом роде. Это, по крайней мере, объясняло бы его решимость пробраться через чертов туннель любой ценой и готовность раскошелиться. Но после того, как из мешка была извлечена последняя пара сменного белья и на дне, сколько Артем не светил, не было видно ничего, кроме старых черствых крошек от чего-то съестного, стало ясно, что причина его настойчивости была иной. Артем долго еще ломал себе голову, чего именно мог хотеть Бурбон за Сухаревской, но так и не смог придумать ничего правдоподобного.
Попытки догадаться скоро были вытеснены мыслью о том, что Артем так и бросил несчастного посреди туннеля, оставил крысам, хотя собирался вернуться, чтобы сделать что-нибудь с телом. Правда, он довольно плохо представлял себе, как именно можно отдать челноку последние почести, и как поступить с трупом. Сжечь его? Но для этого нужно порядочно нервов, а удушливый дым и смрад паленого мяса и горящих волос наверняка просочится на станцию, и тогда неприятностей не миновать. Тащить же его на станцию было тяжело и страшно, потому что одно дело — тянуть за руки человека, надеясь, что он жив и отпугивая липкие мысли о том, что он не дышит и не слышен пульс, а другое — взять за руку заведомого мертвеца и не выпускать его руки из своих до выхода из туннеля… И что потом? Так же, как Бурбон солгал по поводу оплаты, он мог соврать и про друзей на станции, ждущих его здесь. Тогда Артем, притащивший сюда тело, оказался бы в еще худшем положении. — А как вы поступаете здесь с теми, кто умирает? — спросил Артем у Хана после долгого раздумья. — Что ты имеешь ввиду, друг мой? — вопросом на вопрос отозвался тот. — Имеешь ли ты ввиду души усопших или их бренные тела? — Я про трупы, — буркнул Артем, которому эта галиматья с загробной жизнью начала уже порядком надоедать. — От Проспекта Мира к Сухаревской ведут два туннеля, — начал Хан, и Артем сообразил — верно, ведь идут-то два туннеля, как между любыми станциями. Поезда ведь шли в двух направлениях, и надо было всегда два туннеля… Так отчего же Бурбон, зная о втором туннеле, предпочел идти навстречу своей судьбе? Неужели во втором туннеле скрывалась еще большая опасность? — Но пройти можно только по одному, — продолжил тот, — потому что во втором туннеле, ближе к нашей станции просела земля, пол обвалился, и теперь там вроде глубокого оврага. Если стоишь на одном краю этого оврага, не важно, с какой стороны, другого края не видно, и никакой, даже очень сильный фонарь, до дна не достает, от этого всякие болваны болтают, что здесь у нас бездонная пропасть. Это, конечно, не так, но кто знает, что там на дне. Этот овраг — наше кладбище. Туда мы отправляем трупы, как ты их презрительно называешь.
Артему стало нехорошо, когда он представил себе, что ему надо будет возвращаться на то место, где его подобрал Хан, тащить обратно уже обглоданный местами труп Бурбона, нести его через станцию, и потом — до оврага во втором туннеле. Он попытался убедить себя, что скинуть тело в овраг — в сущности, тоже самое, что бросить его в туннеле, потому что погребением это назвать было никак нельзя. Но в том момент, когда он почти уже поверил, что оставить все, как есть, было бы наилучшим выходом из положения, тем более, что надо было спешить, перед глазами вдруг с потрясающей свежестью встало лицо Бурбона в тот момент, когда он произнес: «Я умер», так что Артема прямо бросило в пот. Он трудно поднялся, повесил на плечо свой новый автомат, и через силу выговорил: — Тогда я пошел. Я обещал ему. Мы с ним договаривались. Мне надо, — и на негнущихся ногах зашагал по залу во все сгущающейся темноте к чугунной лесенке, спускающейся с платформы на пути у входа в туннель.
Фонарь пришлось зажечь еще до спуска. Прогремев по ступеням, Артем замер
© 2024, JohnCMS